Софья Андреевна о несвободе

"Фактически я, конечно, свободна: у меня деньги, лошади, платья — все есть; уложилась, села и поехала. Я свободна читать корректуры, покупать яблоки Л. Н., шить платья Саше и блузы мужу, фотографировать его же во всех видах, заказывать обед, вести дела своей семьи — свободна есть, спать, молчать и покоряться. Но я не свободна думать по-своему, любить то и тех, кого и что избрала сама, идти и ехать, где мне интересно и умственно хорошо; не свободна заниматься музыкой, не свободна изгнать из моего дома тех бесчислен­ных, ненужных, скучных и часто очень дурных людей, а принимать хоро­­ших, талантливых, умных и интересных. Нам в доме не нужны подоб­ные люди — с ними надо считаться и стать на равную ногу; а у нас любят порабощать и поучать…     И мне не весело, а трудно жить… И не то слово я употребила: весело, этого мне не надо, мне нужно жить содержательно, спокойно, а я живу нервно, трудно и малосодержательно" -  8.03.1898.

"Фауст": впечатления

Я ожидала от "Фауста" зашедшей в тупик жажды абсолюта, которая толкает на крайности. Пока наблюдаю скучающего самоуверенного мудака, который не удосужился в юности вкусить прелестей разгульной жизни и поддался на нелепейшую провокацию. Но с какой гордыней... Любой герой Осаму Дадзая, какам бы жалким он ни был, приятнее чванливого профессора с высоким ЧСВ. И, несмотря на мое недоумение, тоска и жалость профессора к себе настолько relatable, что я пока продолжаю читать. 

Shakespeare, sonnet 27

Sonnet 27

Weary with toil, I haste me to my bed,

The dear repose for limbs with travel tired;

But then begins a journey in my head,

To work my mind, when body’s work’s expired:

For then my thoughts (from far where I abide)

Intend a zealous pilgrimage to thee,

And keep my drooping eyelids open wide,

Looking on darkness which the blind do see:

Save that my soul’s imaginary sight

Presents thy shadow to my sightless view,

Which, like a jewel hung in ghastly night,

Makes black night beauteous and her old face new.

Lo, thus, by day my limbs, by night my mind,

For thee, and for myself, no quiet find.

Бескомпромиссный Илья Валерьевич

не стану скрывать –
мне нравятся революции
охотно признаюсь –
мое любимое божество –
Шива, Разрушитель Миров
(я видел его однажды
во время кислотного трипа
в черно-оранжевом небе
жонглирующего черепами вселенных)

мне противны те, кто цепляются
за утлые остовы
человеческих иллюзий –
социальное положение, нацию,
расу, империю, церковь, так называемые
незыблемые научные истины
или семейные ценности

в конце концов, они, разумеется,
все равно побеждают

Хотя часть из них гибнет,
рассеченная сверкающей ваджрой,
новые выползают из земли,
словно черви после дождя

однако тот волшебный миг,
когда они корчатся в ужасе
в потревоженной навозной куче!

как жаль, что за короткую
человеческую жизнь
такое можно увидеть
от силы два-три раза

*

в период
борьбы с длинными волосами
в школе
где я учился
директриса
выставляла у входа
патруль
из числа сознательных комсомольцев
вооруженных ножницами

комсомольцы
отлавливали волосатиков
и отсекали им локоны
с одной стороны головы
после чего
жертва
была вынуждена
бежать в парикмахерскую
и стричься
под уставной полубокс

я тоже был волосатиком

лязг холодных ножниц

я до сих пор слышу его
у себя над ухом
днем и ночью
чувствую
прикосновение холодного металла
к коже
вскакиваю с криком
в середине ночи

включаю телевизор
и слышу металлический лязг
читаю иную статью в газете
и прикрываю рукой
ухо

люди с ножницами
любители символической кастрации
завистливые импотенты
хозяева трусливых маленьких гильотин

вам не хватило смелости
сразу отрезать мне голову

рано или поздно
наступит время
расплаты за педагогические ошибки

*

деньги – это фантики
от будущих конфет
фантиков можно напечатать сколько угодно
конфет все равно на всех не хватит

с перекошенными лицами
с хитрыми улыбками
с идиотскими ухмылками
они едут менять свои фантики
на другие фантики
вкладывать фантики в предприятия
по производству фантиков
приобретать фантики
которые приносят в год по четырнадцать новых
фантиков

вцепившись костлявыми пальцами в груду фантиков
раскрыв беззубые рты
в предсмертном крике
встретят неумолимый взгляд

Творца Миров
Господина Вечности

*

время ускоряется
но мы не замечаем этого
потому что ускоряемся вместе с ним
пространство сжимается
но мы и этого не замечаем
потому что тоже сжимаемся

(сравните восторг, испытанный Колумбом при виде песчаных берегов Сан-Сальвадора, и безразличие, которое испытывает господин Лекок, член совета директоров из Страсбурга, каждый раз когда колеса его «Конкорда» касаются ВПП аэропорта им. Кеннеди)

пока у нас был Бог
мы обладали вечностью
которая не ускоряется
и не сжимается
с ее помощью мы могли измерять
пространство & время

но с тех пор Бог умер
тамагочи в кармане у рассеянной девочки
мы мечемся с все возрастающей скоростью
в крохотной тесной Вселенной
переполненной просроченными желаниями
и отложенным на завтра счастьем

Because you, Natsuki

Tomorrow will be brighter with me around
But when today is dim, I can only look down.
My looking is a little more forward
Because you look at me.

When I want to say something, I say it with a shout!
But my truest feelings can never come out.
My words are a little less empty
Because you listen to me.

When something is above me, I reach for the stars.
But when I feel small, I don't get very far.
My standing is a little bit taller
Because you sit with me.

I believe in myself with all of my heart.
But what do I do when it's torn all apart?
My faith is a little bit stronger
Because you trusted me.

My pen always puts my feelings to the test.
I'm not a good writer, but my best is my best.
My poems are a little bit dearer
Because you think of me.

Because you, because you, because you.

***
The sweetest Natsuki's poem.

As I Walked Out One Evening by WH Auden

As I walked out one evening,
   Walking down Bristol Street,
The crowds upon the pavement
   Were fields of harvest wheat.

And down by the brimming river
   I heard a lover sing
Under an arch of the railway:
   ‘Love has no ending.

‘I’ll love you, dear, I’ll love you
   Till China and Africa meet,
And the river jumps over the mountain
   And the salmon sing in the street,

‘I’ll love you till the ocean
   Is folded and hung up to dry
And the seven stars go squawking
   Like geese about the sky.

‘The years shall run like rabbits,
   For in my arms I hold
The Flower of the Ages,
   And the first love of the world.'

But all the clocks in the city
   Began to whirr and chime:
‘O let not Time deceive you,
   You cannot conquer Time.

‘In the burrows of the Nightmare
   Where Justice naked is,
Time watches from the shadow
   And coughs when you would kiss.

‘In headaches and in worry
   Vaguely life leaks away,
And Time will have his fancy
   To-morrow or to-day.

‘Into many a green valley
   Drifts the appalling snow;
Time breaks the threaded dances
   And the diver’s brilliant bow.

‘O plunge your hands in water,
   Plunge them in up to the wrist;
Stare, stare in the basin
   And wonder what you’ve missed.

‘The glacier knocks in the cupboard,
   The desert sighs in the bed,
And the crack in the tea-cup opens
   A lane to the land of the dead.

‘Where the beggars raffle the banknotes
   And the Giant is enchanting to Jack,
And the Lily-white Boy is a Roarer,
   And Jill goes down on her back.

‘O look, look in the mirror,
   O look in your distress:
Life remains a blessing
   Although you cannot bless.

‘O stand, stand at the window
   As the tears scald and start;
You shall love your crooked neighbour
   With your crooked heart.'

It was late, late in the evening,
   The lovers they were gone;
The clocks had ceased their chiming,
   And the deep river ran on. 


// One of my absolute favorites.

Eagles Can Fly, Natsuki

Monkeys can climb

Crickets can leap

Horses can race

Owls can seek

Cheetahs can run

Eagles can fly

People can try

But that's about it.

Refugee Blues by WH Auden

Say this city has ten million souls,
Some are living in mansions, some are living in holes:
Yet there's no place for us, my dear, yet there's no place for us.

Once we had a country and we thought it fair,
Look in the atlas and you'll find it there:
We cannot go there now, my dear, we cannot go there now.

In the village churchyard there grows an old yew,
Every spring it blossoms anew:
Old passports can't do that, my dear, old passports can't do that.

The consul banged the table and said,
"If you've got no passport you're officially dead":
But we are still alive, my dear, but we are still alive.

Went to a committee; they offered me a chair;
Asked me politely to return next year:
But where shall we go to-day, my dear, but where shall we go to-day?

Came to a public meeting; the speaker got up and said;
"If we let them in, they will steal our daily bread":
He was talking of you and me, my dear, he was talking of you and me.

Thought I heard the thunder rumbling in the sky;
It was Hitler over Europe, saying, "They must die":
O we were in his mind, my dear, O we were in his mind.

Saw a poodle in a jacket fastened with a pin,
Saw a door opened and a cat let in:
But they weren't German Jews, my dear, but they weren't German Jews.

Went down the harbour and stood upon the quay,
Saw the fish swimming as if they were free:
Only ten feet away, my dear, only ten feet away.

Walked through a wood, saw the birds in the trees;
They had no politicians and sang at their ease:
They weren't the human race, my dear, they weren't the human race.

Dreamed I saw a building with a thousand floors,
A thousand windows and a thousand doors:
Not one of them was ours, my dear, not one of them was ours.

Stood on a great plain in the falling snow;
Ten thousand soldiers marched to and fro:
Looking for you and me, my dear, looking for you and me. 

Пелевин

Два матроса в лесу
обращаются к ветру и сумраку‚
Рассекают листву
жёсткой кожей широких плечей.
Их сердца далеко‚
под ремнями‚ патронными сумками‚
А их ноги‚ как сваи‚
спускаются в сточный ручей.
Император устал.
Ведь дорога от леса до города —
Это локтем поддых
и ещё на колене ушиб‚
Чьи-то лица в кустах‚
санитары‚ плюющие в бороду‚
И другие плоды
разложения русской души.
Он не слышит ни клятв‚
ни фальшивых советов зажмуриться‚
Ни их «ёб твою мать»‚
ни как бьётся о землю приклад —
Император прощается
с лесом‚ закатом и улицей‚
И ему наплевать
на всё то‚ что о нём говорят.
Он им крикнет с пенька:
«In the midst of this stillness and sorrow,
In these days of distrust
may be all can be changed — who can tell?
Who can tell what will come
to replace our visions tomorrow
And to judge our past?»
Вот теперь я сказал‚ что хотел.

Поль Элюар

Наступает рассвет я люблю тебя в жилах моих
еще ночь
Я всю ночь смотрел на тебя
Мне так много еще предстоит угадать
Я в спасительность сумрака верю
Он вручает мне власть
Окутать любовью тебя
Разжечь в тебе жажду
Жить в глубинах моей неподвижности
Твою сущность раскрыть
Избавленье тебе принести и тебя потерять
Днем невидимо пламя.

Ты уйдешь и откроются двери в рассвет
Ты уйдешь и откроются двери в меня.

(Перевод М. Н. Ваксмахера)

Тумас Транстремер "Вермеер"

Крыши у мира нет. Есть – стена, сделай шаг –
и начинается шум, таверна
со смехом и руганью, бой часов и битье по зубам, свояк
с поехавшей крышей, пред коим дрожат безмерно.

Дикий взрыв и топот опоздавших спасателей. Корабли,
надутые ветром и важностью. Деньги, стремящиеся в основе
своей не к тем людям. Претензии, что легли
на претензии. Тюльпаны в поту от предчувствий соцветной крови.

С этого места, сквозь стену – прямехонько в мастерскую,
в мгновенье, живущее дальше само
собой. "Урок музыки" и (я рискую
ошибиться) "Женщина в голубом, читающая письмо" –
она на восьмом месяце, у нее два сердца, но вера
одна. Позади нее карта какой-то Terra

Incognita... Дыхание замирает... Неизвестная голубая
драпировка сливается с креслами. Золотые
гвозди врываются в комнату, застывая
в воздухе, как не забитые, а – влитые.

Уши заложены от глубины и высоты одновременно.
Это – давленье на стену с другой ее стороны.
Оно заставляет явленья парить. А стены
делают кисть устойчивей. Наличие же стены

рано иль поздно толкает на
прохождение сквозь... Это – нужно, хоть после – нужна аптека...
Мир – один, ну а стен... Стена
есть, по сути, часть человека,
ибо знает он или не знает, а это – ген
взрослых... Лишь для детей не существует стен.

Где кончаются стены, там
начинается небо. Как молитва стен пустоте.
И та
лицо обращает и шепчет нам:
"Я – открыта. Я – не пуста".

(пер. И.Кутика).

Перевод Роберта Блая: 

It’s not a sheltered world. The noise begins over there, on the other side of the wall
where the alehouse is
with its laughter and quarrels, its rows of teeth, its tears, its chiming of clocks,
and the psychotic brother-in-law, the murderer, in whose presence
everyone feels fear.

The huge explosion and the emergency crew arriving late,
boats showing off on the canals, money slipping down into pockets
– the wrong man’s –
ultimatum piled on the ultimatum,
widemouthed red flowers who sweat reminds us of approaching war.

And then straight through the wall — from there — straight into the airy studio
in the seconds that have got permission to live for centuries.
Paintings that choose the name: “The Music Lesson”
or ” A Woman in Blue Reading a Letter.”
She is eight months pregnant, two hearts beating inside her.
The wall behind her holds a crinkly map of Terra Incognita.

Just breathe. An unidentifiable blue fabric has been tacked to the chairs.
Gold-headed tacks flew in with astronomical speed
and stopped smack there
as if there had always been stillness and nothing else.

The ears experience a buzz, perhaps it’s depth or perhaps height.
It’s the pressure from the other side of the wall,
the pressure that makes each fact float
and makes the brushstroke firm.

Passing through walls hurts human beings, they get sick from it,
but we have no choice.
It’s all one world. Now to the walls.
The walls are a part of you.
One either knows that, or one doesn’t; but it’s the same for everyone
except for small children. There aren’t any walls for them.

The airy sky has taken its place leaning against the wall.
It is like a prayer to what is empty.
And what is empty turns its face to us
and whispers:
“I am not empty, I am open.”

Julius Caesar

CALPHURNIA
When beggars die there are no comets seen.
The heavens themselves blaze forth the death of princes.

CAESAR
Cowards die many times before their deaths.
The valiant never taste of death but once.
Of all the wonders that I yet have heard,
It seems to me most strange that men should fear,
Seeing that death, a necessary end,
Will come when it will come.

***

-Modern text-

CALPHURNIA

When beggars die there are no comets in the sky. 
The heavens only announce the deaths of princes.

CAESAR

Cowards die many times before their deaths. 
The brave experience death only once. 
Of all the strange things I’ve ever heard, 
It seems most strange to me that men fear death, 
Given that death, which can’t be avoided, will come whenever it wants.

G K Chesterton, from The Flying Inn

In the city set upon slime and loam
They cry in their parliament 'Who goes home?'
And there is no answer in arch or dome,
For none in the city of graves goes home.
Yet these shall perish and understand,
For God has pity on this great land.
Men that are men again; who goes home?
Tocsin and trumpeter! Who goes home?
For there's blood on the field and blood on the foam,
And blood on the body when man goes home.
And a voice valedictory—Who is for Victory?
Who is for Liberty? Who goes home?

Emilie Dickinson

Let down the bars, O Death!
The tired flocks come in
Whose bleating ceases to repeat,
Whose wandering is done.

Thine is the stillest night,
Thine the securest fold;
Too near thou art for seeking thee,
Too tender to be told.

***

Смерть, отопри врата –
Впусти своих овец! 
Скитаньям положи предел,
Усталости – конец.

Твоя овчарня – ночь,
Озноб и тишина – 
Невыносимо Ты близка –
Немыслимо нежна.

(Перевод Григория Кружкова).

Miyazawa Kenji, Ame ni mo makezu

Есть важное для японской культуры стихотворение Кэндзи Миядзавы 'Ame ni mo makezu'. Оно входит в любой западный альманах японской поэзии, дети учат его в школе и т.д. И, как это часто бывает с переводами поэзии, необходимо прочитать несколько вариантов, чтобы сложилась ясная картина. Я прочла как минимум полдюжины, и всем неуловимо чего-то не хватало. Мне нравится стихотворение, хотя его этическое послание мне не совсем близко. Заметьте также, как сильно отличается работа японского переводчика от остальных. Где-то в сети есть также перевод на русский.

bending neither to the rain
nor to the wind
nor to the snow nor summer heat
firm in body, yet
unfettered by desire
never losing one’s temper
and always quietly smiling
eating four cups of brown rice
with miso soup and a few vegetables each day
in all maters
putting oneself last
watching and listening, and understanding
and never forgetting
in the shade of a pine grove
living in a small thatch hut
if there is a sick child in the east
he goes and tends him
if there is a tired mother in the west
he goes and shoulders her load
if someone is dying in the south,
he goes and calms their fears
if there is a quarrel to the north,
he goes and demands they put an end to their pettiness
during times of drought, he sheds tears
in cool summers, fearing for the harvest, he walks nervously
considered a fool by all
neither praised
nor blamed
such a person
I long to be

Translation by Geoffrey Bownas and Anthony Thwaite.

***

neither yielding to rain
nor yielding to wind
yielding neither to
snow nor to summer heat
with a stout body
like that
without greed
never getting angry
always smiling quietly
eating one and a half pints of brown rice
and bean paste and a bit of
vegetables a day
in everything
not taking oneself
into account
looking listening understanding well
and not forgetting
living in the shadow of pine trees in a Weld
in a small
hut thatched with miscanthus
if in the east there’s a
sick child
going and nursing
him
if in the west there’s a tired mother
going and carrying
for her
bundles of rice
if in the south
there’s someone
dying
going
and saying
you don’t have to be
afraid
if in the north
there’s a quarrel
or a lawsuit
saying it’s not worth it
stop it
in a drought
shedding tears
in a cold summer
pacing back and forth lost
called
a good-for-nothing
by everyone
neither praised
nor thought a pain
someone
like that
is what I want
to be

Translation by Hiroaki Sato.

***

Be not defeated by the rain, Nor let the wind prove your better.
Succumb not to the snows of winter. Nor be bested by the heat of summer.
Be strong in body. Unfettered by desire. Not enticed to anger. Cultivate a quiet joy.
Count yourself last in everything. Put others before you.
Watch well and listen closely. Hold the learned lessons dear.
A thatch-roof house, in a meadow, nestled in a pine grove's shade.
A handful of rice, some miso, and a few vegetables to suffice for the day.
If, to the East, a child lies sick: Go forth and nurse him to health.
If, to the West, an old lady stands exhausted: Go forth, and relieve her of burden.
If, to the South, a man lies dying: Go forth with words of courage to dispel his fear.
If, to the North, an argument or fight ensues:
Go forth and beg them stop such a waste of effort and of spirit.
In times of drought, shed tears of sympathy.
In summers cold, walk in concern and empathy.
Stand aloof of the unknowing masses:
Better dismissed as useless than flattered as a "Great Man".
This is my goal, the person I strive to become.

Translation by David Sulz.

The Rolling English Road, G.K. Chesterton

Before the Roman came to Rye or out to Severn strode,
The rolling English drunkard made the rolling English road.
A reeling road, a rolling road, that rambles round the shire,
And after him the parson ran, the sexton and the squire;
A merry road, a mazy road, and such as we did tread
The night we went to Birmingham by way of Beachy Head.

I knew no harm of Bonaparte and plenty of the Squire,
And for to fight the Frenchman I did not much desire;
But I did bash their baggonets because they came arrayed
To straighten out the crooked road an English drunkard made,
Where you and I went down the lane with ale-mugs in our hands,
The night we went to Glastonbury by way of Goodwin Sands.

His sins they were forgiven him; or why do flowers run
Behind him; and the hedges all strengthening in the sun?
The wild thing went from left to right and knew not which was which,
But the wild rose was above him when they found him in the ditch.
God pardon us, nor harden us; we did not see so clear
The night we went to Bannockburn by way of Brighton Pier.

My friends, we will not go again or ape an ancient rage,
Or stretch the folly of our youth to be the shame of age,
But walk with clearer eyes and ears this path that wandereth,
And see undrugged in evening light the decent inn of death;
For there is good news yet to hear and fine things to be seen,
Before we go to Paradise by way of Kensal Green.

'Envoi' by Octavio Paz

Imprisoned by four walls
(to the North, the crystal of non-knowledge
a landscape to be invented
to the South, reflective memory
to the East, the mirror
to the West, stone and the song of silence)
I wrote messages, but received no reply.